Интересно, а как это: жить.
Существовать – понятно, а вот жить – нет. Сколько человек живет? Что при этом ощущает? Что получается в результате? Сколько вообще людей жило и живет сейчас? Кто эти люди?

Говорят, Ленин жив. Жива его идея? Нет. Живо его дело? Нет. Его сын, дерево и дом тоже не имеют к этому отношения. Может, он кому-то ещё нужен, им кто-то может ещё воспользоваться? Да, но к жизни это не имеет отношения. Он жив, потому что о нем помнят? Тогда, люди, о которых мы забываем, – умирают. В таком случае, жить без ведома других – бессмысленно. Глупость.

Хорошо, над мертвым пишем «Помним, любим, скорбим». Тогда над живым — «не знаем, равнодушно относимся, радуемся». Если тебя не знают, значит, ты – не враг, которого надо знать в лицо, тебе не завидуют, и ты никому ничего обязан. Тогда чему же мы «радуемся»? Наверное, тому, что этот человек нам не волк, и он нам не мешает, мы ему тоже ничего не должны. И равнодушие испытываем к этому человеку потому, что важным и значащим является что-то иное, то, на что действительно стоит тратить жизнь. Это, конечно же, условность, потому что от обратного можно было идти не в связке «мертвый — живой», а «мертвый — существующий». Но что-то в этом есть. Определенная свобода от тех черт, которые и не дают назвать существование и жизнь одним и тем же.

Интересно, почему японцы обозначали «сырость» и «свежесть» китайским иероглифом «жизнь», а корейцы – «звук» и «имя». Не существует объеденной философии и картины мира Дальнего Востока, и всё словоблудие дальше будет лишь полуночным бредом, но вместе ведь получается: звук, обозначающий сырое и свежее человеческое существо, называется именем. То есть живой человек — это необработанный, тот, кто сумел сохранить в себе свежесть и свою оригинальность.

Выводов, конечно, нет, и быть не может. Просто рассуждения.